NewsPortal

Юрий Шевчук: "На "Марш несогласных" меня позвал гражданский долг".

Известный рок-музыкат объяснил "Эху Москвы" свое участие в марше несогласных.

ЖУРНАЛИСТ: Почему Вы на этот марш именно пришли?

Ю. ШЕВЧУК: Я же там ответил, на этом марше, что эти выборы мне не оставили другого выбора. Вот и все. Это была трибуна всех несогласных. Я за то... Я, конечно, не Мао Цзэдун, который трактовал, чтоб расцветало тысяча цветов и тысяча школ, но я считаю, что каждый человек имеет право сказать свое собственное мнение о происходящем, являясь гражданином России. А так как просто огромное количество «очкариков» не имели возможности этой — я вот нашел вот такую возможность — пошел на «Марш несогласных», и сказал там, не все, конечно, что хотел. Я не рассказал там о том, что у меня душа болит наблюдать — просто наблюдать, сидеть на своем диване и наблюдать, как разрушают город, как уничтожается действительно духовность, какие-то идеалы, без которых страна не сможет жить, просто не сможет — она будет не Россия, а «обезьянник». О многом я не успел сказать с этой трибуны. Но я об этом говорю в своих песнях, в своем творчестве. Туда меня позвал какой-то — уж простите за пафос — гражданский долг. Во-вторых, мне очень неловко за своих коллег за многих, которые как-то, получив свою пайку от правительства нашего, теперь ее отрабатывают сплошь и рядом на всевозможных «корпоративниках», и так далее. И хотел сказать молодежи, что рок-музыка даже в нас стариках — она жива и есть, и ворочается, и дышит, и плачет, и рыдает, и дерется, и она есть. И нам не безразлично, что происходит в нашей любимой стране. О многом я хотел сказать на «Марше несогласных». О многом я не сказал. Но, я об этом буду говорить всю свою жизнь. Так что, не волнуйтесь, Вы услышите.

ЖУРНАЛИСТ: Юрий Юлианович, вот по поводу рок-музыки. Вы считаете, что она может сейчас повести за собой какие-то массы и, например, привлечь сторонников «несогласных».

Ю. ШЕВЧУК: Ну, какие массы. Рок-музыка в свое время в России родилась как новый звук. Она не то, что родилась, она рухнула в Россию — рок-музыка. Это новый звук, который отличался от всех старых. А всегда молодому человеку необходима какая-то основа нового, чтобы ее принимать, какую-то антенну эту. Для меня это была электрогитара... И когда я услышал — я вообще в стойку встал, и мое все поколение. Потому что это было необычно. Это совершенно не сочеталось с тем, что звучало по радио, телевидению и так далее, с площадей и улиц, с дворов нашего города, наших городов необъятной России. Ну, совершенно другой звук. Он был свободен. Почему мода существует? Почему Вы так одеты, а не в бальном платье сейчас пришли? Вот так же и звук. Есть здесь мода, как, может быть, категория философская. Вот этот звук — он был философии целой. Потом он оброс словами, потому что мы взрослели и, естественно, выражали протест против того, что нам не нравилось. Не нравилось нам очень многое. Мы уже понимали, что невозможно вот так строем пройти сквозь игольное ушко в светлое будущее. Мы задумались о личности человека, о том, что это такое — в нас эта личность, о внутренней свободе. О многом мы задумались. И это была наша рок-музыка. И рок-музыка в России, может быть, не создала каких-то вершин музыкальных, да? Но по поэзии — это чудо. Тот же БГ, тот же Башлачев, тот же Майк Науменко, Егор Летов, я. Вообще таких людей очень много. Классиков дала рок-музыка — классиков слова и хорошей мелодии, и хорошей музыки тоже. Я тогда просто, приехав единожды в рок-клуб ленинградский, я балдел от этой стихии любви и братства. Все были пьяны, но не от вина, а от того, что мы вместе дышим, мы вместе хотим добра — стране, себе, друзьям, людям, любимым. Мы бросали в зал свои песни. У меня есть песня «Бросай слова как незрячих щенков». В этот век, в это время — это красотища была такая, единение. Мы все были вместе, как Костя Кинчев пел. А сейчас мы все не вместе. А Цой прозорливый он сказал: «Но никто не знает в каком». Я помню, после премьеры этой песни «Алисы». Вот сейчас мы все не вместе. Мы все индивидуалисты. Но, правда, какая-то часть наших индивидуалистов как-то оказалась на одной сцене, а другая часть индивидуалистов — на другой. Одни — вот я и Миша Барзыкин — были на «Марше несогласных», а другие были на кремлевском... на лобном месте. Это было лобное место их, конечно.

ЖУРНАЛИСТ: И Андрей Макаревич, и Александр Васильев («Сплин») там выступали. Вы как относитесь к их выступлению?

Ю. ШЕВЧУК: Иронично. Очень иронично. Понимаете, вот это все — нам пофигу политика, страна встает на ноги... Страна встает на ноги. У меня есть новая песня, где так она и начинается: «Страна встает на ноги, но что делать тем, кто остался без ног?». Вот этим фронтовикам, которые отдали жизнь, здоровье, ноги, руки родине, и свои хребты родине отдали, и валяются в коммуналках — никому на хрен не нужные. Которым мы сейчас развозили... Государство даже не дало многим из них — героям просто настоящим мужества России — даже инвалидных колясок. О чем говорить? Какой мавзолей? Какая Красная площадь? А эта ложь, когда нам не оставили действительно никакого выбора, когда нас опять тянут к «светлому будущему», как они его коим себе представляют. Стабильность. Что такое стабильность? Стабильность — это смерть личности и смерть государства. Стабильность, для меня, — это подошва демократии, конституции. А в личностном плане — это я, как верующий человек, стараюсь придерживаться 10 заповедей. Вот моя стабильность, а остальное все — жизнь. В остальном, я живой. Я сомневаюсь, мучаюсь, ищу мучительно выход. В каждом случае я выбираю добро или зло. Я учусь этому всю свою жизнь. Я спорю со своими оппонентами. Я живу. Они хотят из страны сделать какой-то черный ящик, который и назовут стабильностью. Что это за стабильность такая, непонятно? — Это гроб, а не стабильность. Реставрация монархизма... Вот сегодня правильно прозвучало, что реставрация — это назад всегда. Это назад всегда. Это всегда плохо. Это всегда слабость. Реставрация — это всегда слабость. Надо идти дальше. Что они построили? Чем они кичатся? Чем они хвалятся? Ни одного нормального завода-то не построили. Вот эти все «Вольвы», «Тойоты», «Форды» — это же там просто мы работаем как гастарбайтеры, на этих предприятиях. Авиапром — разрушен. Свои «Жигули» уже вообще не знаю, в каком месте там ездят. Ничего нету. Чем хвалиться? Опять вот это вот начинается малина по глазам.

ЖУРНАЛИСТ: «Несогласные», ходят которые на марши, они расшатывают эту стабильность?

Ю. ШЕВЧУК: Да какое они расшатывают? Кто там расшатывает? Конечно, на другой площади было — сколько там? — 50 тысяч «нашистов», а здесь было 2, не знаю, с половиной «несогласных». Но, если на одной площади стояла молодежь совершенно не увлеченная политикой — ну, свезли ее, дали всем там по пончику, ну, сказали, надо, и так она безвольно махала там этими выданными им плакатиками — это не сила — «нашисты». Это совершенно не сила. Потому что там нет сердца. Там нет мужества, нет сердца и нет чести. А здесь были молодые люди, у которых все это есть.

ЖУРНАЛИСТ: Вас не пугает, что тут все-таки 2 тысячи, а там 50?

Ю. ШЕВЧУК: Нет. Я в душе спартанец. Нас 300, а их легион. Ничего страшного.

ЖУРНАЛИСТ: Смотрите с оптимизмом вообще в будущее?

Ю. ШЕВЧУК: Абсолютно. Я смотрю с оптимизмом в том смысле, что всегда будет просто идти борьба добра и зла, — всегда оно будет, пока живо человечество. Мы всего лишь навсего находимся на каком-то временном пространстве этой вечной борьбы. В этом есть кайф. В этом есть жизнь, динамика и — никакой стабильности.

ЖУРНАЛИСТ: Спасибо.

Ю. ШЕВЧУК: Пожалуйста.